Михаил Булгаков
Мастер и Маргарита
Роман
Глава 32
ПРОЩЕНИЕ И ВЕЧНЫЙ ПРИЮТ
Боги, боги мои! Как грустна вечерняя земля! Как таинственны туманы над
болотами. Кто блуждал в этих туманах, кто много страдал перед смертью, кто
летел над этой землей, неся на себе непосильный груз, тот это знает. Это знает
уставший. И он без сожаления покидает туманы земли, ее болотца и реки, он
отдается с легким сердцем в руки смерти, зная что только она одна <успокоит
его>.
Волшебные черные кони и те утомились и несли своих всадников медленно, и
неизбежная ночь стала их догонять. Чуя ее за своею спиной, притих даже
неугомонный Бегемот и, вцепившись в седло когтями, летел молчаливый и
серьезный, распушив свой хвост. Ночь начала закрывать черным платком леса и
луга, ночь зажигала печальные огонечки где-то далеко внизу, теперь уже
неинтересные и ненужные ни Маргарите, ни мастеру, чужие огоньки. Ночь обгоняла
кавалькаду, сеялась на нее сверху и выбрасывала то там, то тут в загрустившем
небе белые пятнышки звезд.
Ночь густела, летела рядом, хватала скачущих за плащи и, содрав их с плеч,
разоблачала обманы. И когда Маргарита, обдуваемая прохладным ветром, открывала
глаза, она видела, как меняется облик всех летящих к своей цели. Когда же
навстречу им из-за края леса начала выходить багровая и полная луна, все
обманы исчезли, свалилась в болото, утонула в туманах колдовская нестойкая
одежда.
Вряд ли теперь узнали бы Коровьева-Фагота, самозванного переводчика при
таинственном и не нуждающемся ни в каких переводах консультанте, в том, кто
теперь летел непосредственно рядом с Воландом по правую руку подруги мастера.
На месте того, кто в драной цирковой одежде покинул Воробьевы горы под именем
Коровьева-Фагота, теперь скакал, тихо звеня золотой цепью повода,
темно-фиолетовый рыцарь с мрачным и никогда не улыбающимся лицом. Он уперся
подбородком в грудь, он не глядел на луну, он не интересовался землею под
собою, он думал о чем-то своем, летя рядом с Воландом.
- Почему он так изменился?- спросила тихо Маргарита под свист ветра у
Воланда.
- Рыцарь этот когда-то неудачно пошутил,- ответил Воланд, поворачивая к
Маргарите свое лицо с тихо горящим глазом,- его каламбур, который он сочинил,
разговаривая о свете и тьме, был не совсем хорош. И рыцарю пришлось после
этого прошутить немного больше и дольше, нежели он предполагал. Но сегодня
такая ночь, когда сводятся счеты. Рыцарь свой счет оплатил и закрыл!
Ночь оторвала и пушистый хвост у Бегемота, содрала с него шерсть и
расшвыряла ее клочья по болотам. Тот, кто был котом, потешавшим князя тьмы,
теперь оказался худеньким юношей, демоном-пажом, лучшим шутом, какой
существовал когда-либо в мире. Теперь притих и он и летел беззвучно, подставив
свое молодое лицо под свет, льющийся от луны.
Сбоку от всех летел, блистая сталью доспехов, Азазелло. Луна изменила и
его лицо. Исчез бесследно нелепый безобразный клык, и кривоглазие оказалось
фальшивым. Оба глаза Азазелло были одинаковые, пустые и черные, а лицо белое и
холодное. Теперь Азазелло летел в своем настоящем виде, как демон безводной
пустыни, демон-убийца.
Себя Маргарита видеть не могла, но она хорошо видела, как изменился
мастер. Волосы его белели теперь при луне и сзади собрались в косу, и она
летела по ветру. Когда ветер отдувал плащ от ног мастера, Маргарита видела на
ботфортах его то потухающие, то загорающиеся звездочки шпор. Подобно
юноше-демону, мастер летел, не сводя глаз с луны, но улыбался ей, как будто
знакомой хорошо и любимой, и что-то, по приобретенной в комнате #118-й
привычке, сам себе бормотал.
И, наконец, Воланд летел тоже в своем настоящем обличье. Маргарита не
могла бы сказать, из чего сделан повод его коня, и думала, что возможно, что
это лунные цепочки и самый конь - только глыба мрака, и грива этого коня -
туча, а шпоры всадника - белые пятна звезд.
Так летели в молчании долго, пока и сама местность внизу не стала
меняться. Печальные леса утонули в земном мраке и увлекли за собою и тусклые
лезвия рек. Внизу появились и стали отблескивать валуны, а между ними
зачернели провалы, в которые не проникал свет луны.
Воланд осадил своего коня на каменистой безрадостной плоской вершине, и
тогда всадники двинулись шагом, слушая, как кони их подковами давят кремни и
камни. Луна заливала площадку зелено и ярко, и Маргарита скоро разглядела в
пустынной местности кресло и в нем белую фигуру сидящего человека. Возможно,
что этот сидящий был глух или слишком погружен в размышление. Он не слыхал,
как содрогалась каменистая земля под тяжестью коней, и всадники, не тревожа
его, приблизились к нему.
Луна хорошо помогала Маргарите, светила лучше, чем самый лучший
электрический фонарь, и Маргарита видела, что сидящий, глаза которого казались
слепыми, коротко потирает свои руки и эти самые незрячие глаза вперяет в диск
луны. Теперь уж Маргарита видела, что рядом с тяжелым каменным креслом, на
котором блестят от луны какие-то искры, лежит темная, громадная остроухая
собака и так же, как ее хозяин, беспокойно глядит на луну.
У ног сидящего валяются черепки разбитого кувшина и простирается
невысыхающая черно-красная лужа.
Всадники остановили своих коней.
- Ваш роман прочитали,- заговорил Воланд, поворачиваясь к мастеру,- и
сказали только одно, что он, к сожалению, не окончен. Так вот, мне хотелось
показать вам вашего героя. Около двух тысяч лет сидит он на этой площадке и
спит, но когда приходит полная луна, как видите, его терзает бессоница. Она
мучает не только его, но его верного сторожа, собаку. Если верно, что трусость
- самый тяжкий порок, то, пожалуй, собака в нем не виновата. Единственно, чего
боялся храбрый пес, это грозы. Ну что ж, тот, кто любит, должен разделять
участь того, кого он любит.
- Что он говорит?- спросила Маргарита, и совершенно спокойное ее лицо
подернулось дымкой сострадания.
- Он говорит,- раздался голос Воланда - одно и то же, он говорит, что и
при луне ему нет покоя и что у него плохая должность. Так говорит он всегда,
когда не спит, а когда спит, то видит одно и то же - лунную дорогу, и хочет
пойти по ней и разговаривать с арестантом Га-Ноцри, потому, что, как он
утверждает, он чего-то не договорил тогда, давно, четырнадцатого числа
весеннего месяца нисана. Но, увы, на эту дорогу ему выйти почему-то не
удается, и к нему никто не приходит. Тогда, что же поделаешь, приходится
разговаривать ему с самим собою. Впрочем, нужно же какое-нибудь разнообразие,
и к своей речи о луне он нередко прибавляет, что более всего в мире ненавидит
свое бессмертие и неслыханную славу. Он утверждает, что он охотно бы поменялся
своей участью с оборванным бродягой Левием Матвеем.
- Двенадцать тысяч лун за одну луну когда-то, не слишком ли это много?-
спросила Маргарита.
- Повторяется история с Фридой?- сказал Воланд,- но, Маргарита, здесь не
тревожьте себя. Все будет правильно, на этом построен мир.
- Отпустите его,- вдруг пронзительно крикнула Маргарита так, как когда-то
кричала, когда была ведьмой, и от этого крика сорвался камень в горах и
полетел по уступам в бездну, оглашая горы грохотом. Но Маргарита не могла
сказать, был ли это грохот падения или грохот сатанинского смеха. Как бы то ни
было, Воланд смеялся, поглядывая на Маргариту, и говорил:
- Не надо кричать в горах, он все равно привык к обвалам, и это его не
встревожит. Вам не надо просить за него, Маргарита, потому что за него уже
попросил тот, с кем он так стремится разговаривать,- тут Воланд опять
повернулся к мастеру и сказал:- Ну что же, теперь ваш роман вы можете кончить
одною фразой!
Мастер как будто бы этого ждал уже, пока стоял неподвижно и смотрел на
сидящего прокуратора. Он сложил руки рупором и крикнул так, что эхо запрыгало
по безлюдным и безлесым горам:
- Свободен! Свободен! Он ждет тебя!
Горы превратили голос мастера в гром, и этот же гром их разрушил.
Проклятые скалистые стены упали. Осталась только площадка с каменным креслом.
Над черной бездной, в которую ушли стены, загорелся необъятный город с
царствующими над ним сверкающими идолами над пышно разросшимся за много тысяч
этих лун садом. Прямо к этому саду протянулась долгожданная прокуратором
лунная дорога, и первым по ней кинулся бежать остроухий пес. Человек в белом
плаще с кровавым подбоем поднялся с кресла и что-то прокричал хриплым,
сорванным голосом. Нельзя было разобрать, плачет ли он или смеется, и что он
кричит. Видно было только, что вслед за своим верным стражем по лунной дороге
стремительно побежал и он.
- Мне туда, за ним?- спросил беспокойно мастер, тронув поводья.
- Нет,- ответил Воланд,- зачем же гнаться по следам того, что уже
окончено?
- Так значит, туда?- спросил мастер, повернулся и указал назад, туда, где
соткался в тылу недавно покинутый город с монастырскими пряничными башнями, с
разбитым вдребезги солнцем в стекле.
- Тоже нет,- ответил Воланд, и голос его сгустился и потек над скалами,-
романтический мастер! Тот, кого так жаждет видеть выдуманный вами герой,
которого вы сами только что отпустили, прочел ваш роман.- Тут Воланд
повернулся к Маргарите:- Маргарита Николаевна! Нельзя не поверить в то, что вы
старались выдумать для мастера наилучшее будущее, но, право, то, что я
предлагаю вам, и то, о чем просил Иешуа за вас же, за вас - еще лучше.
Оставьте их вдвоем,- говорил Воланд, склоняясь со своего седла к седлу мастера
и указывая вслед ушедшему прокуратору,- не будем им мешать. И, может быть, до
чего-нибудь они договоряться,- тут Воланд махнул рукой в сторону Ершалаима, и
он погас.
- И там тоже,- Воланд указал в тыл,- что делать вам в подвальчике?- Тут
потухло сломанное солнце в стекле.- Зачем?- продолжал Воланд убедительно и
мягко,- о, трижды романтический мастер, неужто вы не хотите днем гулять со
своею подругой под вишнями, которые начинают зацветать, а вечером слушать
музыку Шуберта? Неужели же вам не будет приятно писать при свечах гусиным
пером? Неужели вы не хотите, подобно Фаусту, сидеть над ретортой в надежде,
что вам удастся вылепить нового гомункула? Туда, туда. Там ждет уже вас дом и
старый слуга, свечи уже горят, а скоро они потухнут, потому что вы немедленно
встретите рассвет. По этой дороге, мастер, по этой. Прощайте! Мне пора.
- Прощайте!- одним криком ответили Воланду Маргарита и мастер. Тогда
черный Воланд, не разбирая никакой дороги, кинулся в провал, и вслед за ним,
шумя, обрушилась его свита. Ни скал, ни площадки, ни лунной дороги, ни
Ершалаима не стало вокруг. Пропали и черные кони. Мастер и Маргарита увидели
обещанный рассвет. Он начинался тут же, непосредственно после полуночной луны.
Мастер шел со своею подругой в блеске первых утренних лучей через каменистый
мшистый мостик. Он пересек его. Ручей остался позади верных любовников, и они
шли по песчаной дороге.
- Слушай беззвучие,- говорила Маргарита мастеру, и песок шуршал под ее
босыми ногами,- слушай и наслаждайся тем, чего тебе не давали в жизни,-
тишиной. Смотри, вон впереди твой вечный дом, который теже дали в награду. Я
уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше.
Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого
ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит. Они будут тебе
играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят
свечи. Ты будешь засыпать, надевши свой засаленный и вечный колпак, ты будешь
засыпать с улыбкой на губах. Сон укрепит тебя, ты станешь рассуждать мудро. А
прогнать меня ты уже не сумеешь. Беречь твой сон буду я.
Так говорила Маргарита, идя с мастером по направлению к вечному их дому, и
мастеру казалось, что слова Маргариты струятся так же, как струился и шептал
оставленный позади ручей, и память мастера, беспокойная, исколотая иглами
память стала потухать. Кто-то отпускал на свободу мастера, как сам он только
что отпустил им созданного героя. Этот герой ушел в бездну, ушел безвозвратно,
прощенный в ночь на воскресенье сын короля-звездочета, жестокий пятый
прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат.
Эпилог