Как раз в то время, когда сознание покинуло Степу в Ялте, то есть около
половины двенадцатого дня, оно вернулось к Ивану Николаевичу Бездомному,
проснувшемуся после глубокого и продолжительного сна. Некоторое время он
соображал, каким это образом он попал в неизвестную комнату с белыми стенами, с
удивительным ночным столиком из какого-то светлого металла и с белой шторой, за
которой чувствовалось солнце.
Иван тряхнул головой, убедился в том, что она не болит, и вспомнил, что он
находится в лечебнице. Эта мысль потянула за собою воспоминание о гибели
Берлиоза, но сегодня оно не вызвало у Ивана сильного потрясения. Выспавшись,
Иван Николаевич стал поспокойнее и соображать начал яснее. Полежав некоторое
время неподвижно в чистейшей, мягкой и удобной пружинной кровати, Иван увидел
кнопку звонка рядом с собой. По привычке трогать предметы без надобности, Иван
нажал ее. Он ожидал какого-то звона или явления вслед за нажатием кнопки, но
произошло совсем другое. В ногах Ивановой постели загорелся матовый цилиндр, на
котором было написано: "Пить". Постояв некоторое время, цилиндр начал вращаться
до тех пор, пока не выскочила надпись: "Няня". Само собою разумеется, что
хитроумный цилиндр поразил Ивана. Надпись "Няня" сменилась надписью "Вызовите
доктора".
- Гм...- молвил Иван, не зная, что делать с этим цилиндром дальше. Но тут
повезло случайно: Иван нажал кнопку второй раз на слове "Фельдшерица". Цилиндр
тихо прозвенел в ответ, остановился, потух, и в комнату вошла полная
симпатичная женщина в белом чистом халате и сказала Ивану:
- Доброе утро!
Иван не ответил, так как счел это приветствие в данных условиях неуместным.
В самом деле, засадили здорового человека в лечебницу, да еще делают вид, что
это так и нужно!
Женщина же тем временем, не теряя благодушного выражения лица, при помощи
одного нажима кнопки, увела штору вверх, и в комнату через широкопетлистую и
легкую решетку, доходящую до самого пола, хлынуло солнце. За решеткой открылся
балкон, за ним берег извивающейся реки и на другом ее берегу - веселый сосновый
бор.
- Пожалуйте ванну брать,- пригласила женщина, и под руками ее раздвинулась
внутренняя стена, за которой оказалось ванное отделение и прекрасно
оборудованная уборная.
Иван, хоть и решил с женщиной не разговаривать, не удержался и, видя, как
вода хлещет в ванну широкой струей из сияющего крана, сказал с иронией:
- Ишь ты! Как в "Метрополе"!
- О нет,- с гордостью ответила женщина,- гораздо лучше. Такого оборудования
нет нигде и за границей. Ученые и врачи специально приезжают осматривать нашу
клинику. У нас каждый день интуристы бывают.
При слове "интурист" Ивану тотчас же вспомнился вчерашний консультант. Иван
затуманился, поглядел исподлобья и сказал:
- Интуристы... До чего вы все интуристов обожаете! А среди них, между
прочим, разные попадаются. Я, например, вчера с таким познакомился, что
любо-дорого!
И чуть было не начал рассказывать про Понтия Пилата, но сдержался, понимая,
что женщине эти рассказы ни к чему, что все равно помочь ему она не может.
Вымытому Ивану Николаевичу тут же было выдано решительно все, что
необходимо мужчине после ванны: выглаженная рубашка, кальсоны, носки. Но этого
мало: отворив дверь шкафчика, женщина указала внутрь его и спросила:
- Что желаете надеть - халатик или пижамку?
Прикрепленный к новому жилищу насильственно, Иван едва руками не всплеснул
от развязности женщины и молча ткнул пальцем в пижаму из пунцовой байки.
После этого Ивана Николаевича повели по пустому и беззвучному коридору и
привели в громаднейших размеров кабинет. Иван, решив относиться ко всему, что
есть в этом на диво оборудованном здании, с иронией, тут же мысленно окрестил
кабинет "фабрикой-кухней".
И было за что. Здесь стояли шкафы и стеклянные шкафчики с блестящими
никелированными инструментами. Были кресла необыкновенно сложного устройства,
какие-то пузатые лампы с сияющими колпаками, множество склянок, и газовые
горелки, и электрические провода, и совершено никому не известные приборы.
В кабинете за Ивана принялись трое - две женщины и один мужчина, все в
белом. Первым долгом Ивана отвели в уголок за столик, с явною целью кое-что у
него повыспросить. Иван стал обдумывать положение. Перед ним было три пути.
Чрезвычайно соблазнял первый: кинуться на эти лампы и замысловатые вещицы, и
всех их к чертовой бабушке перебить и таким образом выразить свой протест за
то, что он задержан зря. Но сегодняшний Иван значительно уже отличался от Ивана
вчерашнего, и первый путь показался ему сомнительным: чего доброго, они
укоренятся в мысли, что он буйный сумасшедший. Поэтому первый путь Иван
отринул. Был второй: немедленно начать повествование о консультанте и Понтии
Пилате. Однако вчерашний опыт показал, что этому рассказу не верят или
понимают его как-то извращенно. Поэтому Иван и от этого пути отказался, решив
избрать третий: замкнуться в гордом молчании.
Полностью этого осуществить не удалось и, волей-неволей, пришлось отвечать,
хоть и скупо и хмуро, на целый ряд вопросов.
И у Ивана выспросили решительно все насчет его прошлой жизни, вплоть до
того, когда и как он болел скарлатиною, лет пятнадцать тому назад. Исписав за
Иваном целую страницу, перевернули ее, и женщина в белом перешла к расспросам о
родственниках Ивана. Началась какая-то канитель: кто умер, когда да отчего, не
пил ли, не болел ли венерическими болезнями, и все в таком же роде. В
заключение попросили рассказать о вчерашнем происшествии на Патриарших прудах,
но очень не приставали, сообщению о Понтии Пилате не удивлялись.
Тут женщина уступила Ивана мужчине, и тот взялся за него по-иному и ни о
чем уже не расспрашивал. Он измерил температуру Иванова тела, посчитал пульс,
посмотрел Ивану в глаза, светя в них какою-то лампой. Затем на помощь мужчине
пришла другая женщина, и Ивана кололи, не не больно, чем-то в спину, рисовали у
него ручкой молоточка какие-то знаки на коже груди, стучали молоточками по
коленям, отчего ноги Ивана подпрыгивали, кололи палец и брали из него кровь,
кололи в локтевом сгибе, надевали на руки какие-то резиновые браслеты.
Иван только горько усмехался про себя и размышлял о том, как все это глупо
и странно получилось. Подумать только! Хотел предупредить всех об опасности,
грозящей от неизвестного консультанта, собирался его изловить, а добился только
того, что попал в какой-то таинственный кабинет затем, чтобы рассказывать
всякую чушь про дядю Федора, пившего в Вологде запоем. Нестерпимо глупо!
Наконец Ивана отпустили. Он был препровожден обратно в свою комнату, где
получил чашку кофе, два яйца всмятку и белый хлеб с маслом.
Съев и выпив все предложенное, Иван решил дожидаться кого-то главного в
этом учреждении и уж у этого главного добиться и внимания к себе, и
справедливости.
И он дождался его, и очень скоро после своего завтрака. Неожиданно
открылась дверь в комнату Ивана, и в нее вошло множество народа в белых
халатах. Впереди всех шел тщательно, по-актерски обритый человек лет сорока
пяти, с приятными, но очень пронзительными глазами и вежливыми манерами. Вся
свита оказывала ему знаки внимания и уважения, и вход его получился поэтому
очень торжественным. "Как Понтий Пилат!"- подумалось Ивану.
Да, это был, несомненно, главный. Он сел на табурет, а все остались
стоять.
- Доктор Стравинский,- представился усевшийся Ивану и поглядел на него
дружелюбно.
- Вот, Александр Николаевич,- негромко сказал кто-то в опрятной бородке и
подал главному кругом исписанный Иванов лист.
"Целое дело сшили!"- подумал Иван. А главный привычными глазами пробежал
лист, пробормотал: "Угу, угу..." и обменялся с окружающими несколькими фразами
на малоизвестном языке.
"И по-латыни, как Пилат, говорит..."- печально подумал Иван. Тут одно слово
заставило его вздрогнуть, и это было слово "шизофрения" - увы, уже вчера
произнесенное проклятым иностранцем на Патриарших прудах, а сегодня
повторенное здесь профессором Стравинским.
"И ведь это знал!"- трвожно подумал Иван.
Главный, по-видимому, поставил себе за правило соглашаться со всем и
радоваться всему, что бы ни говорили ему окружающие, и выражать это словами
"славно, славно...".
- Славно!- сказал Стравинский, возвращая кому-то лист, и обратился к Ивану:
- Вы - поэт?
- Поэт,- мрачно ответил Иван и впервые вдруг почувствовал какое-то
необъяснимое отвращение к поэзии, и вспомнившиеся ему тут же собственные его
стихи показались почему-то неприятными.
Морща лицо, он, в свою очередь, спросил у Стравинского:
- Вы - профессор?
На это Стравинский предупредительно-вежливо наклонил голову.
- И вы - здесь главный?- продолжал Иван.
Стравинский и на это поклонился.
- Мне с вами нужно говорить,- многозначительно сказал Иван Николаевич.
- Я для этого и пришел,- отозвался Стравинский.
- Дело вот в чем,- начал Иван, чувствуя, что настал его час,- меня в
сумасшедшие вырядили, никто не желает меня слушать!..
- О нет, мы выслушаем вас очень внимательно,- серьезно и успокоительно
сказал Стравинский,- и в сумасшедшие вас рядить ни в коем случае не
позволим.
- Так слушайте же: вчера вечером я на Патриарших прудах встретился с
таинственною личностью, иностранцем не иностранцем, который заранее знал о
смерти Берлиоза и лично видел Понтия Пилата.
Свита безмолвно и не шевелясь слушала поэта.
- Пилата? Пилат, это - который жил при Иисусе Христе?- щурясь на Ивана,
спросил Стравинский.
- Тот самый.
- Ага,- сказал Стравинский,- а этот Берлиоз погиб под трамваем?
- Вот же именно его вчера при мне и зарезало трамваем на Патриарших,
причем этот самый загадочный гражданин...
- Знакомый Понтия Пилата?- спросил Стравинский, очевидно, отличавшийся
большой понятливостью.
- Именно он,- подтвердил Иван, изучая Стравинского,- так вот он сказал
заранее, что Аннушка разлила подсолнечное масло... А он и поскользнулся как раз
на этом месте! Как вам это понравится?- многозначительно осведомился Иван,
надеясь произвести большой эффект своими словами.
Но этого эффекта не последовало, и Стравинский очень просто задал
следующий вопрос:
- А кто же эта Аннушка?
- Этот вопрос немного расстроил Ивана, лицо его передернуло.
- Аннушка здесь совершенно не важна,- проговорил он, нервничая,- черт ее
знает, кто она такая. Просто дура какая-то с Садовой. А важно то, что он
заранее, понимаете ли, заранее знал о подсолнечном масле! Вы меня
понимаете?
- Отлично понимаю,- серьезно ответил Стравинский и, коснувшись колена
поэта, добавил:- Не волнуйтесь и продолжайте.
- Продолжаю,- сказал Иван, стараясь попасть в тон Стравинскому и зная уже
по горькому опыту, что лишь спокойствие поможет ему,- так вот, этот страшный
тип, а он врет, что он консультант, обладает какою-то необыкновенной силой...
Например, за ним погонишься, а догнать его нет возможности. А с ним еще
парочка, и тоже хороша, но в своем роде: какой-то длинный в битых стеклах и,
кроме того, невероятных размеров кот, самостоятельно ездящий в трамвае. Кроме
того,- никем не перебиваемый Иван говорил все с большим жаром и
убедительностью,- он лично был на балконе у Понтия Пилата, в чем нет никакого
сомнения. Ведь это что же такое? А? Его надо немедленно арестовать, иначе он
натворит неописуемых бед.
- Так вот вы и добиваетесь, чтобы его арестовали? Правильно я вас понял?-
спросил Стравинский.
"Он умен,- подумал Иван,- надо признаться, что среди интеллигентов тоже
попадаются на редкость умные. Этого отрицать нельзя!"- и ответил:
- Совершенно правильно! И как же не добиваться, вы подумайте сами! А между
тем меня силою задержали здесь, тычут в глаза лампой, в ванне купают, про дядю
Федю чего-то расспрашивают!.. А его уж давно на свете нет! Я требую, чтобы
меня немедленно выпустили.
- Ну что же, славно, славно!- отозвался Стравинский,- вот все и выяснилось.
Действительно, какой же смысл задерживать в лечебнице человека здорового?
Хорошо-с. Я вас немедленно же выпишу отсюда, если вы мне скажете, что вы
нормальны. Не докажете, а только скажете. Итак, вы нормальны?
Тут наступила полная тишина, и толстая женщина, утром ухаживавшая за
Иваном, благоговейно поглядела на профессора, а Иван еще раз подумал:
"Положительно умен". Предложение профессора ему очень понравилось, однако
прежде чем ответить, он очень и очень подумал, морща лоб и, наконец, сказал
твердо:
- Я - нормален.
- Ну вот и славно,- облегченно воскликнул Стравинский,- а если так, то
давайте рассуждать логически. Возьмем ваш вчерашний день,- тут он повернулся, и
ему немедленно подали Иванов лист.- В поисках неизвестного человека, который
отрекомендовался вам как знакомый Понтия Пилата, вы вчера произвели следующие
действия,- тут Стравинский стал загибать длинные пальцы, поглядывая то в лист,
то на Ивана,- повесили на грудь иконку. Было?
- Было,- хмуро согласился Иван.
- Сорвались с забора, повредили лицо. Так? Явились в ресторан с зажженной
свечой в руке, в одном белье и в ресторане побили кого-то. Привезли вас сюда
связанным. Попав сюда, вы звонили в милицию и просили прислать пулеметы. Затем
сделали попытку выброситься из окна. Так? Спрашивается: возможно ли, действуя
таким образом, кого-либо поймать или арестовать? И если вы человек нормальный,
то вы сами ответите: никоим образом. Вы желаете уйти отсюда? Извольте-с. Но
позвольте вас спросить, куда вы направитесь отсюда?
- Конечно, в милицию,- ответил Иван уже не так твердо и немного теряясь под
взглядом профессора.
- Непосредственно отсюда?
- Угу.
- А на квартиру к себе не заедете?- быстро спросил Стравинский.
- Да некогда тут заезжать! Пока я по квартирам буду разъезжать, он
улизнет!
- Так. А что же вы скажете в милиции в первую очередь?
- Про Понтия Пилата,- ответил Иван Николаевич, и глаза его подернулись
сумрачной дымкой.
- Ну, вот и славно!- воскликнул покоренный Стравинский и, обратившись к
тому, что был с бородкой, приказал:- Федор Васильевич, выпишите, пожалуйста,
гражданина Бездомного в город. Но эту комнату не занимать, постельное белье
можно не менять. Через два часа гражданин Бездомный опять будет здесь. Ну что
же,- обратился он к поэту,- успеха я вам желать не буду, потому что в успех ни
на йоту не верю. До скорого свидания!- И он встал, а свита его
шевельнулась.
- На каком основании я опять буду здесь?- тревожно спросил Иван.
- Стравинский как будто ждал этого вопроса, немедленно уселся опять и
заговорил:
- На том основании, что, как только вы явитесь в кальсонах в милицию и
скажете, что виделись с человеком, лично знавшим Понтия Пилата,- как
моментально вас привезут сюда, и вы снова окажетесь в этой же самой
комнате.
- При чем здесь кальсоны?- растерянно оглядываясь, спросил Иван.
- Главным образом Понтий Пилат. Но и кальсоны также. Ведь казенное же
белье мы с вас снимем и выдадим вам ваше одеяние. А доставлены вы были к нам в
кальсонах. А между тем на квартиру к себе вы заехать отнюдь не собирались, хоть
я и намекнул вам на это. Далее последует Пилат... и дело готово!
Тут что-то странное случилось с Иваном Николаевичем. Его воля как будто
раскололась, и он почувствовал, что слаб, что нуждается в совете.
- Так что же делать?- спросил он на этот раз уже робко.
- Ну вот и славно!- отозвался Стравинский,- это резоннейший вопрос. Теперь
я скажу вам, что, собственно, с вами произошло. Вчера кто-то вас сильно напугал
и расстроил рассказом про Понтия Пилата и прочими вещами. И вот вы,
изнервничавшийся, издерганный человек, пошли по городу, рассказывая про Понтия
Пилата. Совершенно естественно, что вас принимают за сумасшедшего. Ваше
спасение сейчас только в одном - в полном покое. И вам непременно нужно
остаться здесь.
- Но его необходимо поймать!- уже моляще воскликнул Иван.
- Хорошо-с, но самому-то зачем же бегать? Изложите на бумаге все ваши
подозрения и обвинения против этого человека. Ничего нет проще, как переслать
ваше заявление куда следует, и если, как вы полагаете, мы имеем дело с
преступником, все это выяснится очень скоро. Но только одно условие: не
напрягайте головы и старайтесь поменьше думать о Понтии Пилате. Мало ли чего
можно рассказать! Не всему же надо верить.
- Понял!- решительно заявил Иван,- прошу выдать мне бумагу и перо.
- Выдайте бумагу и коротенький карандаш,- приказал Стравинский толстой
женщине, а Ивану сказал так:- Но сегодня советую не писать.
- Нет, нет, сегодня же, непременно сегодня,- встревоженно вскричал
Иван.
- Ну хорошо. Только не напрягайте мозг. Не выйдет сегодня, выйдет
завтра.
- Он уйдет!
- О нет,- уверенно возразил Стравинский,- он никуда не уйдет, ручаюсь вам.
И помните, что здесь у нас вам всемерно помогут, а без этого у вас ничего не
выйдет. Вы меня слышите?- вдруг многозначительно спросил Стравинский и
завладел обеими руками Ивана Николаевича. Взяв их в свои, он долго, в упор
глядя в глаза Ивану, повторял:- Вам здесь помогут... вы слышите меня?.. Вам
здесь помогут... вам здесь помогут... Вы получите облегчение. Здесь тихо, все
спокойно... Вам здесь помогут...
Иван Николаевич неожиданно зевнул, выражение лица его смягчилось.
- Да, да,- тихо сказал он.
- Ну вот и славно!- по своему обыкновению заключил беседу Стравинский и
поднялся,- до свидания!- он пожал руку Ивану и, уже выходя, повернулся к тому,
что был с бородкой, и сказал:- Да, а кислород попробуйте... и ванны.
Через несколько мгновений перед Иваном не было ни Стравинского, ни свиты.
За сеткой в окне, в полуденном солнце, красовался радостный и весенний бор на
другом берегу, а поближе сверкала река.
