Михаил Булгаков
Мастер и Маргарита
Роман
Глава 11
РАЗДВОЕНИЕ ИВАНА
Бор на противоположном берегу реки, еще час назад освещенный майским
солнцем, помутнел, размазался и растворился.
Вода сплошной пеленой валила за окном. В небе то и дело вспыхивали нити,
небо лопалось, комнату больного заливало трепетным пугающим светом.
Иван тихо плакал, сидя на кровати и глядя на мутную, кипящую в пузырях
реку. При каждом ударе грома он жалобно вскрикивал и закрывал лицо руками.
Исписанные Иваном листки валялись на полу; их сдуло ветром, влетевшим в комнату
перед началом грозы.
Попытки поэта сочинить заявление насчет страшного консультанта не привели
ни к чему. Лишь только он получил от толстой фельдшерицы, которую звали
Прасковьей Федоровной, огрызок карандаша и бумагу, он деловито потер руки и
торопливо пристроился к столику. Начало он вывел довольно бойко:
"В милицию. Члена МАССОЛИТа Ивана Николаевича Бездомного. Заявление. Вчера
вечером я пришел с покойным М.А.Берлиозом на Патриаршие пруды..."
И сразу поэт запутался, главным образом из-за слова "покойным". С места
выходила какая-то безлепица: как это так - пришел с покойным? Не ходят
покойники! Действительно, чего доброго, за сумасшедшего примут!
Подумав так, Иван Николаевич начал исправлять написанное. Вышло следующее:
"...с М.А.Берлиозом, впоследствии покойным..." И это не удовлетворило автора.
Пришлось применить третью редакцию, а та оказалась еще хуже первых двух:
"...Берлиозом, который попал под трамвай..."- а здесь еще прицепился этот
никому не известный композитор-однофамилец, и пришлось вписывать: "...не
композитором..."
Намучившись с этими двумя Берлиозами, Иван все зачеркнул и решил начать
сразу с чего-то очень сильного, чтобы немедленно привлечь внимание читающего, и
написал, что кот садился в трамвай, а потом вернулся к эпизоду с отрезанной
головой. Голова и предсказание консультанта привели его к мысли о Понтии
Пилате, и для вящей убедительности Иван решил весь рассказ о прокураторе
изложить полностью с того самого момента, как тот в белом плаще с кровавым
подбоем вышел в колоннаду Иродова дворца.
Иван работал усердно и перечеркивал написанное, и вставлял новые слова, и
даже попытался нарисовать Понтия Пилата, а затем кота на задних лапах. Но и
рисунки не помогли, и чем дальше - тем путанее и непонятнее становилось
заявление поэта.
К тому времени, как появилась издалека пугающая туча с дымящимися краями и
накрыла бор и дунул ветер, Иван почувствовал, что обессилел, что с заявлением
ему не совладать, не стал поднимать разлетевшихся листков и тихо и горько
заплакал.
Добродушная фельдшерица Прасковья Федоровна навестила поэта во время грозы,
встревожилась, видя, что он плачет, закрыла штору, чтобы молнии не пугали
больного, листки подняла с полу и с ними побежала за врачом.
Тот явился, сделал укол в руку Ивана и уверил его, что он больше плакать не
будет, что теперь все пройдет, все изменится и все забудется.
Врач оказался прав. Вскоре заречный бор стал прежним. Он вырисовался до
последнего дерева под небом, расчистившимся до прежней полной голубизны, а река
успокоилась. Тоска начала покидать Ивана тотчас после укола, и теперь поэт
лежал спокойно и глядел на радугу, раскинувшуюся по небу.
Так продолжалось до вечера, и он даже не заметил, как радуга растаяла и как
загрустило и полиняло небо, как почернел бор.
Напившись горячего молока, Иван опять прилег и сам подивился тому, как
изменились его мысли. Как-то смягчился в памяти проклятый бесовский кот, не
пугала более отрезаная голова, и, покинув мысль о ней, стал размышлять Иван о
том, что, по сути дела, в клинике очень неплохо, что Стравинский умница и
знаменитость и что иметь с ним дело чрезвычайно приятно. Вечерний воздух к
тому же и сладостен и свеж после грозы.
Дом скорби засыпал. В тихих коридорах потухли матовые белые лампы, и вместо
них согласно распорядку зажглись слабые голубые ночники, и все реже за дверями
слышались осторожные шажки фельдшериц на резиновых половиках коридора.
Теперь Иван лежал в сладкой истоме и поглядывал то на лампочку под
абажуром, льющую с потолка смягченный свет, то на луну, выходящую из-за черного
бора, и беседовал сам с собою.
- Почему, собственно, я так волновался из-за того, что Берлиоз попал под
трамвай?- рассуждал поэт.- В конечном счете, ну его в болото! Кто я, в самом
деле, кум ему или сват? Если как следует провентилировать этот вопрос, выходит,
что я, в сущности, даже и не знал-то как следует покойника. В самом деле, что
мне о нем было известно? Да ничего, кроме того, что он был лыс и красноречив до
ужаса. И далее, граждане,- продолжал свою речь Иван, обращаясь к кому-то,-
разберемся вот в чем: чего это я, объясните, взбесился на этого загадочного
консультанта, мага и профессора с пустым и черным глазом? К чему вся нелепая
погоня за ним в подштанниках и со свечечкой в руках, а затем и дикая петрушка в
ресторане?
- Но-но-но,- вдруг сурово сказал где-то, не то внутри, не то над ухом,
прежний Иван Ивану новому,- про то, что голову Берлиозу-то отрежет, ведь он
все-таки знал заранее? Как же не взволноваться?
- О чем, товарищи, разговор!- возражал новый Иван ветхому, прежнему Ивану,-
что здесь дело нечисто, это понятно даже ребенку. Он личность незаурядная и
таинственная на все сто. Но ведь в этом-то самое интересное и есть! Человек
лично был знаком с Понтием Пилатом, чего же вам еще интереснее надобно? И
вместо того, чтобы поднимать глупейшую бузу на Патриарших, не умнее ли было бы
вежливо расспросить о том, что было далее с Пилатом и этим арестованным
Га-Ноцри?
А я черт знает чем занялся! Важное, в самом деле, происшествие - редактора
журнала задавило! Да что от этого, журнал, что ли, закроется! Ну, что ж
поделаешь: человек смертен и, как справедливо сказано было, внезапно смертен.
Ну, царство небесное ему! Ну, будет другой редактор и даже, может быть,
красноречивее прежнего.
Подремав немного, Иван новый ехидно спросил у старого Ивана:
- Так кто же я такой выхожу в этом случае?
- Дурак!- отчетливо сказал где-то бас, не принадлежащий ни одному из
Иванов и чрезвычайно похожий на бас консультанта.
Иван, почему-то не обидевшись на слово "дурак", но даже приятно изумившись
ему, усмехнулся и в полусне затих. Сон крался к Ивану, и уж померещилась ему и
пальма на слоновой ноге, и кот прошел мимо - не страшный, а веселый, и, словом,
вот-вот накроет сон Ивана, как вдруг решетка беззвучно поехала в сторону, и на
балконе возникла таинственная фигура, прячущаяся от лунного света, и погрозила
Ивану пальцем.
Иван без всякого испуга приподнялся на кровати и увидел, что на балконе
находится мужчина. И этот мужчина, прижимая палец к губам, прошептал:
- Тссс!
Глава 12